Михаил Жванецкий - Собрание произведений в одном томе
– Я не буду с ним соревноваться в юморе, – с хохотом говорю я, – это вообще не его область. Он из скверных врачей стал жутким юмористом, и кто-то ему соврал, что публика смеется над его остротами. Но если бы он внезапно перестал шутить, смех бы только усилился… Ха-ха-ха, не могу. Я слышал, что на последнем вечере он после часа подготовки с трудом вышел на эту жалкую остротку. Мне ее рассказывали. Рассказывал человек, которого ничего не стоит рассмешить, который хохочет, глядя в лужу, и то он сказал:
– Да! – он сказал. – Да! Это не юмор.
Страшно смотреть на человека, пытающегося пошутить с трех-четырех попыток. А эта шутка… что-то типа «я рад, что вы заглянули ко мне на Сивцев Вражек, а те, кто не дошли, сидят на Тверской, 16».
Дать вам паузу для смеха?..
Так я хочу сказать: во‑первых, пейте и ешьте. Сегодня бесплатно! А тому, кто собирается на Сивцев Вражек, 7, я тоже хочу сказать: «Чтоб ты не дошел».
Я тут поймал двоих, которые ходят туда и сюда и сравнивают. Мои ребята с ними поговорили.
Все, кто ходит к нему, может забыть дорогу сюда и как я выгляжу.
Я не ревную, но каждый должен выбрать, кто тебе шутит в ухо, в лицо или по печени.
Все!.. Я плохой! Но будет так, как я сказал!
Закусывай, чтоб я видел, как ты ешь.
Я всю жизнь шутил.
От меня ушла жена.
Я имел три очень больших и очень неудачных романа с посторонними женщинами. Они, бедняги, не понимали, когда я шучу и когда я серьезно, и я разрушил их жизнь!
Все! Я снял зал! Я заплатил за стол. Я шучу как хочу. И вы будете смеяться! Мои люди будут за этим следить. Они же будут завтра у него. Если кто-нибудь из вас там окажется!.. Засмеется!.. Захлопает!..
Мне пугать вас не надо.
Вы знаете, как трудно у нас гулять зимой…
Эти проклятые сосульки…
Конечно, это чистая вода, но только для того, в кого она не попала.
А ему передайте. Мы составили соглашение: я шучу в регионах, он смешит Центр. Пожалуйста – танцуй, пой, пародируй, это твое. Но не пересекай.
Что же я слышу: 20 ноября он проехался по Житомиру. Так легко, как будто мы с ним ни о чем не договаривались!
Пусть та мразь, которая его увидит, передаст: я ему отдал самое дорогое. Центр! Оторвал от души. Бери! Обшути! Обмой! Хоть съешь этот Центр вместе с парламентом, но на места?! На места не лезь! Они мои! Эти маленькие мэры, эти все гордумочки, эти властички, местечки – это мои конфетки. Я там профессионал.
И мы договорились! Мы не мешаем друг другу.
Но если внезапно пошутим вместе – содрогнется страна!
Только одновременно и на Пасху.
Так что передайте ему дословно:
– Аркан, Центр – твой. Мишель берет себе места.
Если он хочет меня видеть, я жду его в этом глухом зале «Россия». И мы там ударим по рукам.
Пусть приходит.
Я пустой.
Его люди могут проверить.
Если он не придет…
Каждая его шутка для тех пятерых, что придут в этот паршивый зал, обернется рыданиями.
Он даже не будет знать почему. А они ему не успеют сказать.
Давай, Аркан, шути! В этой области ты вне конкуренции, как каждый из нас в своих областях… Вот как я хотел сказать.
Вот какая могла быть жизнь, полная опасности и секса.
Но замолчал народ, запротестовал военно-промышленный комплекс.
Рухнул премьер.
Изменился президент.
И вот мы снова на кухне и я слышу слова:
– Что-то давно мы не виделись, заходи, Мишель, есть о чем поговорить. Я теперь пою, теперь у меня разборки с Киркоровым. Ты когда можешь: 27‑го или 28‑го?
– 28‑го.
– А мы 27‑го, собираемся к семи.
Гердту
Из чего состоит Гердт? Из голоса, ноги, юмора и стихов.
Из чего состою я? Из уважения, внимания, ответной шутки и встречной рюмки.
Восемьдесят лет достаточно, чтоб представить, но недостаточно, чтоб понять. Все что могла природа отдала Гердту, отняв это у других. Прекрасно острит сам, и тут же хохочет от другого, что уникально.
Обычный острящий от чужой шутки мрачнеет. Либо прерывает криком:
– А вот у меня было в Краснодаре…
Обычный острящий воспринимает слова: «Вы – гений!» не ушами, а животом и долго переваривает, глядя по-коровьи.
Из чего состоит Гердт…
Из Пастернака, встреч, тембра и быстрого «да». Это быстрое «да» сводит с ума и делает собеседника неповторимым. Кому повезет, тот с ним выпьет. Кому очень повезет, тот с ним закусит. У него. Не у себя. У себя вы будете жрать уничтожающее, а у него дополняющее рюмочку, куда уже входит закусочка. Вы ее уже пьете.
У себя дома вы тот молчаливый, вялый, скучно едящий, тихо пьющий впередсмотрящий.
У него вы уважаемый и пылко любимый гость. Талантливый во многих областях науки. Возвратясь, извините, к себе, вы еще долго хорохоритесь и тонко ходите, объясняя отвратительным близким, кем вы только что были.
Правда, если вы желаете этим быть снова, вам надо опять идти туда. Этого уже приходится добиваться. Ибо там уже сидит следующий и ловит это быстрое «да», чтоб улететь на крыльях, забыв про ноги.
А еще с ним хорошо ездить в поезде. Торчит нога, звенит беседа, и вечно занят туалет. Из его купе выходят прямо на перрон. Кто в Ленинграде. Кто в Одессе.
А он изменчив. Он устал. Он не актер. Про актера не скажешь, какой умный, пока ему не напишешь.
Он просто гениальный человек. Во всех областях. В том числе и в нашей.
Ролану Быкову
Только мюзик-холл объединяет настоящих друзей! Два лысых, кривоногих и сто красавиц в едином сюжете мчатся к развязке. Она наступила. Кривоногим по шестьдесят, длинноногим по сорок.
Компания распалась ногами к сцене, головами на выход.
Мало кто знает: мюзик-холл жив. Он охватил всю страну. А двое лысых, а двое кривоногих, а двое зачинателей святого дела поздравляют, целуют друг друга и шепчут:
– Тело живо – дело есть. Дело живо – тело будет. От имени Жванецкого имени Ролана Быкова.
Окуджаве снова…
Говорить о любви к нему, как о любви к Пушкину, смысла не имеет.
Он был независим.
Откликался только на то, что его задевало. К остальному равнодушен. Равнодушны мы все, но он не притворялся.
Счастье его знать – больше, чем петь и читать. Недаром такой спрос на людей, знавших Пушкина.
Пока еще нас много, знавших его.
Вот мы в Болгарии. Мой первый выезд. До этого был еще выезд в Румынию, но его можно не считать. Абсолютно и полностью. Не хочу.
Вот он сказал:
– Хочешь, возьми у меня денег. Мне нужна только палатка…
А у меня с деньгами сложные отношения. Я в этом состоянии неприятен. Вначале жаден, потом от стыда расточителен.
Он был равнодушен.
– Возьми, Миша.
Это в Болгарии.
Это деньги.
Я задрожал:
– Я отдам.
– Как хочешь.
Нельзя так с нами…
Мы начинаем бормотать. Вначале внутри, потом снаружи: «Да… Откуда у него?.. Видишь, имеет… И квартира, и поездки… А тут…»
Нельзя с нами открыто и щедро. Ищем мы. Нельзя нам давать, нельзя нам помогать бескорыстно. Непонятно нам становится. «Чего это он?» – бормочем мы, выходя и сжимая в руках куртку.
– Носи, Михаил…
«Чего это он? С жиру, что ли, бесится?»
– Может быть, тебе чего-то еще нужно?
«Ты смотри, сколько у него всего…»
Однако воспитываем друг друга. Один становится хуже, другой становится хуже.
– Заходи когда захочешь. Без звонка. Ну просто заходи. Пообедаем. Поговорим…
И ты, конечно, не идешь. А где ты обедаешь и с кем говоришь, видно по нездоровому лицу и слышно по жалкому запасу слов.
А мужество определяется в старости, когда есть что терять.
В молодости – это бесстрашие.
Он когда жил, он стоял между нами и смертью.
Как получится с его песнями – разберутся дети, а то, что у них живого такого не будет, – это жаль.
Их жаль.
Они пока не понимают. Они еще не понимают. Им кажется – бросай все, начинай зарабатывать. Они бросили все и пустились зарабатывать.
Не поют, а зарабатывают пением.
Не шутят, а зарабатывают шутками.
От этого все, чем они занимаются, имеет такой вид.
А то, что они бросили, начинает цениться еще больше. То есть дорожать. Они пока не понимают, что интеллектом можно больше заработать.
Другое дело, что интеллект не желает этим заниматься, а делает что-то интересное для себя и от этого имеет непрестижный вид. Но когда тебя знают, пошевели пальцем – и не надо машины мыть или стрелять в подъезде.
Они бросились петь, шуметь и собирать копейки по самой поверхности и очень боятся глубины, где совсем другие люди.
А чистота и совесть дают прекрасную жизнь.
Вся страна следит одним глазом и долго ворчит, если ей кажется, что он ошибся.
– Как же вы за него пошли, мы тоже за него пошли.
– Так вы же могли пойти за другого.
– Но вы-то за него. Мы же вам верим.
Большой капитал начинается с криминала.
